Сестры Рондоли. Страница 3

— Больше она ничего не сказала?

— Если бы ты сосчитал ее слова, мой милый, ты бы заметил, что их было ровно шесть, двумя из которых она объяснила, что не понимает по-французски. Остается четыре, а четырьмя словами много не скажешь.

Поль казался окончательно обескураженным, расстроенным, выбитым из колеи.

Неожиданно, все тем же ворчливым тоном, который был, видимо, для нее обычен, итальянка спросила меня:

— Не знаете, когда мы приедем в Геную?

— В одиннадцать вечера, сударыня, — ответил я. И, выждав немного, добавил:

— Мы с приятелем тоже направляемся в Геную и, поверьте, будем счастливы, если сможем быть вам полезны в пути.

Она молчала. Я упорствовал:

— Вы едете одна, и если вам понадобятся наши услуги…

Она опять отчеканила mica, да так резко, что я осекся.

Поль осведомился:

— Что она сказала?

— Что находит тебя очаровательным.

Но он был не расположен шутить и сухо попросил не смеяться над ним. Тогда я перевел ему вопрос нашей соседки и свое галантное предложение, отвергнутое с такой суровостью.

Поль, как белка в клетке, не находил себе места. Он сказал:

— Узнать бы, в какой гостинице она остановится! Мы отправились бы туда же. Словом, придумай новый повод заговорить и постарайся осторожно выспросить ее.

Это было, однако, совсем не просто, и я безуспешно силился что-нибудь изобрести, хотя теперь мне и самому хотелось свести знакомство с этой строптивой особой.

Поезд миновал Ниццу, Монако, Ментону и остановился на границе для досмотра багажа.

Как ни противны мне плохо воспитанные люди, которые завтракают и обедают прямо в вагонах, я накупил все же целую кучу съестного, решив прибегнуть к последнему средству — сыграть на хорошем аппетите нашей попутчицы. Я чувствовал, что в обычной обстановке эта девица должна быть сговорчивей. У нее неприятности, она раздражена, но, может быть, достаточно пустяка — предупредить желание, отпустить комплимент, что-нибудь вовремя предложить, и она повеселеет, уступит, сдастся.

Поезд опять тронулся. В вагоне нас по-прежнему было трое. Я опустил на скамью свои покупки, разрезал цыпленка, изящно разложил на бумаге ломтики ветчины, потом намеренно пододвинул к соседке десерт: землянику, сливы, вишни, пирожные, конфеты.

Увидев, что мы намерены подкрепиться, она в свой черед достала из маленького сака шоколад, потом два рогалика и принялась за еду, попеременно вгрызаясь красивыми острыми зубами то в плитку, то в булочку.

Поль вполголоса потребовал:

— Пригласи же ее!

— Именно это я и собираюсь сделать, мой милый, да ведь как тут подступиться?

Между тем пассажирка стала искоса посматривать на наши запасы, и я сообразил, что, уничтожив два свои рогалика, она нимало не насытится. Поэтому я дал ей управиться с ее скромной трапезой и лишь тогда сказал:

— Вы весьма обяжете нас, сударыня, отведав этих ягод.

Она опять бросила mica, но уже не так свирепо, как раньше. Я настаивал:

— В таком случае разрешите предложить вам чуточку вина. У вас сегодня капли во рту не было, а это итальянское вино, вино вашей родины. Мы теперь на вашей земле, и нам будет чрезвычайно приятно, если итальянка, да еще с таким прелестным ротиком, примет что-нибудь от соседей-французов.

Она легонько покачала головой, еще упрямясь, но готовая уступить, и снова — но теперь почти вежливо — повторила mica. Я взял бутылочку, оплетенную на итальянский манер соломой, налил стакан, подал незнакомке и сказал:

— Выпейте! Этим вы отметите наш приезд в вашу страну.

Она с недовольной миной приняла стакан, но, видимо, измученная жаждой, выпила его залпом и вернула, даже не поблагодарив.

Тогда я угостил ее вишнями:

— Берите, пожалуйста. Вы же видите, сударыня, нам это будет очень приятно.

Она оглядела из своего угла разложенные рядом с ней ягоды и выпалила такой скороговоркой, что я с трудом разобрал слова:

— A me non piacciono ne Ie ciliegie ne Ie susine; amo soltanto Ie fragole.

— Что она говорит? — немедленно заинтересовался Поль.

— Что не любит ни вишен, ни слив — только землянику.

Я положил ей на колени кулек из газетной бумаги, полный земляники, и она тут же насела на ягоды, с невероятной быстротой хватая их пальчиками и швыряя в рот, открывавшийся при этом весьма изящно и кокетливо.

Когда она быстро расправилась с красной кучкой, которая на наших глазах все уменьшалась, таяла и, наконец, совсем исчезла под ее проворными ручками, я спросил:

— Что еще вам предложить? Она ответила:

— Я съела бы кусочек цыпленка.

И она уписала по крайней мере полптицы, ожесточенно, как плотоядное животное, раздирая мясо зубами. Потом решилась отведать не любимых ею вишен, потом слив, потом пирожного, потом объявила: «Довольно», — и вновь забилась в угол.

Это стало настолько забавно, что мне захотелось попичкать нашу спутницу еще чем-нибудь, и в надежде ее уговорить я удвоил комплименты и настояния. Но тут она опять разъярилась и выпалила мне в лицо такое свирепое mica, что я не рискнул больше мешать ее пищеварению.

Я повернулся к приятелю:

— Боюсь, мой бедный Поль, мы старались напрасно.

Близилась ночь, жаркая летняя ночь, и над усталой от зноя землей простерлись теплые сумерки. Вдали, со стороны моря, на мысах и вершинах прибрежных скал загорелись огоньки; одновременно с ними на потемневшем небосводе появились первые звезды, и я порой принимал их мерцание за свет маяков.

Аромат апельсиновых рощ стал еще более властным, и мы глубоко, всеми легкими впивали благоуханный воздух, где разливалась чарующая неземная нега.

И вдруг под деревьями, вдоль полотна, в теперь уже густом мраке, я увидел нечто вроде звездного дождя. Казалось, в листве, словно крошечные звездочки, упавшие с неба, чтобы порезвиться на земле, прыгают, порхают, играют и переливаются сверкающие капли.

Это светлячки, пламеносные мошки, исполняли в душистой мгле волшебный огненный танец.

Одного из них занесло к нам в вагон, и он заметался взад-вперед, излучая свое прерывистое сияние — оно то вспыхивало, то угасало. Задернув синюю шторку кенкета, я следил за причудливым полетом фантастического насекомого. Внезапно светлячок опустился на черную гриву нашей уснувшей после обеда соседки, и Поль экстатически замер, впившись глазами в яркую точку, сверкавшую, как живая драгоценность, на лбу спящей девушки.

Проснулась итальянка примерно без четверти одиннадцать; светлячок все еще поблескивал у нее в волосах. Заметив, что она пошевелилась, я сказал:

— Скоро Генуя, сударыня.

Она ничего не ответила, только пробормотала, словно одолеваемая навязчивой и тягостной мыслью:

— Что же мне делать?

Потом, без всякого перехода, спросила:

— Хотите, я поеду с вами?

Я так опешил, что даже не понял:

— Как это с нами? Что вы имеете в виду? Она повторила, накаляясь все сильнее:

— Хотите, я сразу поеду с вами?

— Конечно, хочу, но куда вы собираетесь ехать? Куда вас отвезти?

Она с великолепным безразличием пожала плечами.

— Куда угодно. Мне все равно. И дважды повторила:

— Che mi fa ?

— Но мы-то едем в гостиницу. Совсем уж презрительно она бросила:

— Можно и туда.

Я повернулся к Полю и промямлил:

— Нас спрашивают, хотим ли мы, чтобы она ехала с нами.

Полнейшая растерянность приятеля вернула мне самообладание. Поль лепетал:

— С нами? Куда? Зачем? То есть как?

— Ничего я не знаю. Она сделала мне это странное предложение крайне возбужденным тоном. Я предупредил, что мы едем в гостиницу; она ответила — «Можно и туда». По всей вероятности, она без гроша. Но как бы то ни было, знакомства завязывает очень своеобразно. Поль заволновался и возбужденно воскликнул:

— Разумеется, я согласен. Скажи ей, что мы отвезем ее куда угодно.

Затем, поколебавшись, с беспокойством добавил:

— Надо бы только узнать, с кем она собирается ехать — с тобой или со мной.