Ведьмина неделя. Страница 2

Все его записи начинались со слов «Я проснулся». Это значило: «Ненавижу эту школу!» Когда он написал, что не любит овсянку, это была истинная правда, только слово «овсянка» означало Саймона Силверсона. Саймон был овсянкой на завтрак, картошкой на обед и хлебом к чаю. У всех врагов Чарлза были свои обозначения. Дэн Смит – кукурузные хлопья, капуста и масло. Тереза Муллетт – молоко.

А вот слова «было жарко» вообще не имели отношения к школе: Чарлз имел в виду, что за завтраком он вспомнил, как жгли колдуна. Сколько бы он ни старался забыть об этом, страшная картина вставала у него перед глазами, стоило хоть чуточку отвлечься. Чарлз был тогда совсем маленький, еще в прогулочной коляске. Коляску везла старшая сестра Бернадина, мама отошла чего-то купить, а они переходили дорогу, с которой было видно Рыночную площадь. Там что-то вспыхивало и толпились люди. Бернадина остановила коляску посреди улицы, чтобы поглазеть. Они с Чарлзом увидели, как поджигают костер, самого колдуна тоже увидели – это был высокий толстяк. Тут налетела мама и потащила Бернадину прочь по улице.

– Нельзя смотреть на колдунов! – сказала мама. – Хорошие люди такого не делают!

Чарлз успел увидеть колдуна только мельком, но запомнил накрепко. А вот Бернадина, к его удивлению, начисто забыла. Поэтому на самом деле в дневнике говорилось, что во время завтрака он опять вспомнил колдуна, но снова забыл про него, обнаружив, что Саймон Силверсон слопал все гренки.

Написав, что вторым уроком был труд, Чарлз имел в виду, что потом он подумал и про ведьму, а про ведьму Чарлз думал редко. «Трудом» называлось все приятное. Урок труда был раз в неделю, и Чарлз выбрал это слово для шифра, потому что ничего приятного в Ларвуд-Хаус чаще чем раз в неделю случиться не могло. Вспоминать про ведьму Чарлзу нравилось: она была совсем молоденькая и довольно симпатичная, хотя растрепанная и в драной юбке. Она перелезла через ограду в дальнем конце сада и захромала по камням к лужайке, держа нарядные туфли в руке. Чарлзу тогда было девять, и он на лужайке присматривал за младшим братишкой. Ведьме повезло: родителей дома не было.

Чарлз сразу понял, что она ведьма. Она совсем запыхалась и была страшно перепугана. У соседних домов слышались крики и полицейские свистки. Да и кто, кроме ведьмы, будет бегать от полиции среди бела дня и в узкой драной юбке? Но на всякий случай он решил в этом удостовериться.

– Чего это вы прячетесь в нашем саду? – спросил он.

Ведьма в отчаянии запрыгала на одной ноге. На другой у нее была большая мозоль, а чулки были все в дырах и стрелках.

– Я ведьма! – выпалила она. – Мальчик, миленький, помоги мне, пожалуйста!

– А вы наколдуйте что-нибудь, – посоветовал Чарлз.

– Я со страху не могу ничего! – пискнула ведьма. – Пробовала – все наперекосяк выходит! Мальчик, миленький, пожалуйста, можно мне выйти через дом на улицу? Только никому не рассказывай! Я сделаю так, что тебе всю жизнь будет везти! Честное слово!

Чарлз посмотрел на нее тем пристальным взглядом, который почти всем казался пустым и гнусным. Он видел, что она говорит правду. И еще он видел, что она правильно истолковала его взгляд, а на это мало кто способен.

– Через кухню, – распорядился он. И провел ведьму в рваных чулках через кухню и прихожую к парадной двери.

– Спасибо! – шепнула она. – Ты просто лапочка. – Она улыбнулась ему, поправила прическу перед большим зеркалом и что-то сотворила с юбкой – наверное, что-то волшебное, потому что юбка на вид сделалась словно бы и не рваной – а потом нагнулась и поцеловала Чарлза. – Если выберусь – принесу тебе счастье! – сказала она, надела нарядные туфли и пошла через садик к калитке, изо всех сил стараясь не хромать. У калитки она обернулась, махнула рукой и улыбнулась Чарлзу.

На этом кончалась та часть истории, которая Чарлзу нравилась. Именно поэтому он добавил «но недолго». С тех пор он ведьму не видел и не знал, что с ней было дальше. Братишке он велел никому не говорить о ней ни слова – Грэм послушался, потому что он всегда делал то, что велел Чарлз, – и стал ждать от нее весточки или хоть каких-то признаков везения. Ни того ни другого он не дождался…

Узнать, что же случилось с ведьмой, было совершенно невозможно, потому что с тех пор, как сожгли того, первого колдуна, приняли новые законы. Публично больше не сжигали. Казнили теперь только за стенами тюрем, а по радио просто говорили: «Сегодня в Хэллоуэйской тюрьме сожжены две ведьмы». Каждый раз, услышав подобное объявление, Чарлз думал, что это была его ведьма. И тогда внутри начинало тупо и гадко болеть. Он вспоминал, как она его поцеловала, – а ведь если тебя поцелует ведьма, то сам станешь колдуном.

Ждать везения он скоро бросил. Если судить по количеству свалившегося на него невезения, ведьму схватили, едва она шагнула за калитку. Тупая гадкая боль после каждого объявления не давала ему слушаться родителей. На все их требования он отвечал только взглядами. И каждый раз, когда глядел, он понимал, что родители считают его плохим, непослушным и вредным. Они не понимали его взгляд так, как поняла его ведьма. А поскольку маленький Грэм повторял все, что делал Чарлз, очень скоро родители решили, что Чарлз проблемный ребенок и сбивает Грэма с пути истинного. И они устроили Чарлза в Ларвуд-Хаус, потому что это было совсем близко от дома.

«Шахматы» означали «невезение». Чарлз, как и весь второй «игрек», видел, что мистер Крестли нашел записку. Он не знал, что там написано, но, поймав взгляд мистера Крестли, сразу понял, что дело пахнет невезением.

Мистер Крестли еще не придумал, что делать с запиской. Если это правда, то в школу вот-вот нагрянут инквизиторы! Даже подумать об этом было страшно… Мистер Крестли со вздохом сунул записку в карман.

– Хорошо, – сказал он. – Закройте дневники и стройтесь на урок музыки.

Второй «игрек» поплелся в актовый зал, а мистер Крестли заторопился в учительскую – вдруг кто-нибудь даст дельный совет, как поступить с запиской?

Ему повезло: в учительской была мисс Ходж. Как верно подметили Тереза Муллетт и Эстель Грин, мистер Крестли был влюблен в мисс Ходж. Но разумеется, он никогда и ничем этого не выдавал. Вероятно, во всей школе об этой страшной тайне не подозревала только сама мисс Ходж. Мисс Ходж была маленькая и аккуратненькая, она носила аккуратненькие серенькие блузки и юбки, а прическа у нее была даже аккуратней и прилизанней, чем у Терезы Муллетт. Мисс Ходж раскладывала книги на столе в аккуратненькие стопочки и не прервала этого занятия, пока мистер Крестли срывающимся голосом не рассказал ей про записку. Тогда мисс Ходж удостоила записку беглым взглядом.

– Нет, не знаю, кто это написал. – Она покачала головой и снова взялась за книги.

– Но что мне делать? – взмолился мистер Крестли. – Даже если это правда, сколько же злобы в этом ребенке! А вдруг все правда? Вдруг кто-то из них… – На него было больно смотреть. Ему страшно хотелось, чтобы мисс Ходж хотя бы голову подняла, но ведь слова вроде «колдун» или «ведьма» при дамах не произносят! – Не хочу произносить это слово при даме…

– Меня с детства приучили с состраданием относиться к ведьмам и колдунам, – ровным тоном заметила мисс Ходж.

– О, и меня тоже! Нас всех так воспитали, – поспешно оправдался мистер Крестли, – просто я не знаю, как поступить…

Мисс Ходж подровняла очередную стопку.

– Скорее всего, это просто глупая шутка, – сказала она. – Не обращайте внимания. Разве вам не пора на урок в четвертом «икс»?

– Да-да, пора, – с побитым видом согласился мистер Крестли. Пришлось ему поспешить прочь, не дождавшись ни единого взгляда мисс Ходж.

Мисс Ходж старательно выравнивала стопку книг, пока не удостоверилась, что мистер Крестли наконец ушел. Тогда она пригладила и без того гладкую прическу и устремилась наверх – искать мистера Уэнтворта.

Мистер Уэнтворт был завучем и поэтому располагал кабинетом, в котором одиноко сражался с расписанием и прочими поручениями, поступавшими от мисс Кэдвалладер. Когда мисс Ходж постучала в дверь, мистер Уэнтворт бился над особенно заковыристой задачей. В школьном оркестре семьдесят человек, из них пятьдесят поют в школьном хоре, а из пятидесяти двадцать занимаются в театральной студии. Тридцать мальчиков-оркестрантов числятся в разных футбольных командах, а двадцать девочек состоят в школьной хоккейной сборной. Примерно треть из них к тому же играют в баскетбол. Все волейболисты занимаются в театральной студии. Спрашивается: как бы так составить расписание работы секций и кружков, чтобы всей этой компании не приходилось быть в трех местах одновременно? Мистер Уэнтворт отчаянно скреб то, что осталось от его шевелюры.